Вук, просто Вук
читать дальше
Всякий раз, когда Шелленберг поручал Штирлицу присутствовать на этих
пресс-конференциях, чтобы поддерживать контакты с журналистами, которыми
интересовалась разведка, Штирлиц прежде всего впивался взглядом в карту на
стене, которую открывал помощник Шмита перед началом собеседования. Карта
эта была страшная. Коричневое пятно Германии властвовало в Европе.
Территории Польши, Чехословакии, Австрии, Дании, Норвегии, Бельгии,
Голландии, Франции были заштрихованы резкими коричневыми линиями; Венгрия,
Румыния и Болгария, как страны, присоединившиеся к <антикоминтерновскому
пакту>, были окрашены в светло-коричневые цвета. Резкие черно-коричневые
пятна уродовали территории Албании и Греции: там вела войну Италия.
Карта была сделана так, что доминирующая роль гитлеровской Европы
подчеркивалась махонькой Англией, нарисованной художником жалостно и
одиноко, и далекой Россией, причем, в отличие от Англии, где были
обозначены города и дороги, Россия представлялась белым, бездорожным
пространством с маленькой точкой посредине - Москвой.
- Господин Шмит, я пользуюсь официальными документами, - ответил
Килсби. - Некоторые швейцарские газеты утверждают, что нейтралитет
Югославии стал возможен после обмена нотами между рейхсканцелярией и
Кремлем.
- Наши отношения с Россией, - ответил Шмит, - отличаются истинным
добрососедством. Введение наших войск в Болгарию и Румынию произошло по
просьбе монархов этих стран - они нуждаются в защите от английских
посягательств. Еще вопросы, пожалуйста!
<Когда же они начнут? - подумал Штирлиц. - Они должны начать этой
весной. Почему наши молчат? Почему мы не предпринимаем никаких шагов? Если
Югославия откажется от нейтралитета, значит, весь фронт от Балтики до
Черного моря окажется в руках Гитлера. Почему же мы молчим, боже ты мой?>
Но по укоренившейся в нем многолетней привычке беседовать с самим
собой, отвечать на вопросы, поставленные однозначно и бескомпромиссно,
Штирлиц сказал себе, что ситуация, сложившаяся в мире весной сорок первого
года, такова, что всякое действие, а тем более открытая внешнеполитическая
акция, направленная против Германии, невозможна, ибо она будет
свидетельствовать о том, что <нервы не выдержали>, поскольку открытого
нарушения условий договора о ненападении со стороны рейха не было.
Понимая, что Гитлер рано или поздно нападет на его родину, Штирлиц тем не
менее отдавал себе отчет в том, что всякое <поздно>, всякая, даже самая
минимальная, оттяжка конфликта на руку Советскому Союзу. Это была аксиома,
ибо успех в будущей войне во многом складывался из цифр, которые печатали
статистические ведомства в Москве и Берлине, сообщая данные выполнения
планов - выплавку стали, чугуна, добычу нефти и угля, - эти сухие цифры и
определяли будущего победителя, а они, цифры эти, пока были в пользу
Германии, а не Союза. Но Штирлиц понимал, что резервы его страны
неизмеримо больше резервов рейха, а исход будущей битвы в конечном итоге
определяли резервы. Штирлица не пугало то, что вся Европа сейчас была под
контролем Берлина. Это только на первый взгляд было страшно. Если не
поддаваться первичному чувству и заставить себя неторопливо, как бы со
стороны анализировать ситуацию, то вывод напрашивался сам собой:
конгломерат народов, отвергавших идеи национал-социализма, сражавшихся - в
меру своих сил - против вермахта, будучи оккупированными, чем дальше, тем
активнее станет оказывать сопротивление немцам; сначала, видимо, пассивно,
но потом - Штирлиц не сомневался в этом - все более активно, то есть с
оружием в руках. Значит, Гитлеру придется удерживать свои резервы с
помощью армии; значит, считал Штирлиц, тылы рейха будут зыбкими,
ненадежными, враждебными духу и практике нацизма.
Он все это понимал умом, заставляя себя анализировать ситуацию,
проверяя и перепроверяя свои посылы, дискутируя сам с собой, но когда хоть
на минуту душа его выходила из-под контроля разума, как сейчас, когда он
снова увидел эту проклятую коричневую карту и маленькую точечку Москвы на
белой пустыне России, становилось ему страшно, и пропадали все звуки
окрест, и слышал он только свой немой вопрос, обращенный не к себе, нет,
обращенный к дому, к своим: <Ну что же вы там?! Делайте же хоть
что-нибудь! Понимаете ли вы, что война вот-вот начнется?! Готовитесь ли вы
к ней?! Ждете ли вы ее?! Или верите тишине на наших границах?!>
(с) Юлиан Семенов. Альтернатива (Весна 1941)
...
Всякий раз, когда Шелленберг поручал Штирлицу присутствовать на этих
пресс-конференциях, чтобы поддерживать контакты с журналистами, которыми
интересовалась разведка, Штирлиц прежде всего впивался взглядом в карту на
стене, которую открывал помощник Шмита перед началом собеседования. Карта
эта была страшная. Коричневое пятно Германии властвовало в Европе.
Территории Польши, Чехословакии, Австрии, Дании, Норвегии, Бельгии,
Голландии, Франции были заштрихованы резкими коричневыми линиями; Венгрия,
Румыния и Болгария, как страны, присоединившиеся к <антикоминтерновскому
пакту>, были окрашены в светло-коричневые цвета. Резкие черно-коричневые
пятна уродовали территории Албании и Греции: там вела войну Италия.
Карта была сделана так, что доминирующая роль гитлеровской Европы
подчеркивалась махонькой Англией, нарисованной художником жалостно и
одиноко, и далекой Россией, причем, в отличие от Англии, где были
обозначены города и дороги, Россия представлялась белым, бездорожным
пространством с маленькой точкой посредине - Москвой.
- Господин Шмит, я пользуюсь официальными документами, - ответил
Килсби. - Некоторые швейцарские газеты утверждают, что нейтралитет
Югославии стал возможен после обмена нотами между рейхсканцелярией и
Кремлем.
- Наши отношения с Россией, - ответил Шмит, - отличаются истинным
добрососедством. Введение наших войск в Болгарию и Румынию произошло по
просьбе монархов этих стран - они нуждаются в защите от английских
посягательств. Еще вопросы, пожалуйста!
<Когда же они начнут? - подумал Штирлиц. - Они должны начать этой
весной. Почему наши молчат? Почему мы не предпринимаем никаких шагов? Если
Югославия откажется от нейтралитета, значит, весь фронт от Балтики до
Черного моря окажется в руках Гитлера. Почему же мы молчим, боже ты мой?>
Но по укоренившейся в нем многолетней привычке беседовать с самим
собой, отвечать на вопросы, поставленные однозначно и бескомпромиссно,
Штирлиц сказал себе, что ситуация, сложившаяся в мире весной сорок первого
года, такова, что всякое действие, а тем более открытая внешнеполитическая
акция, направленная против Германии, невозможна, ибо она будет
свидетельствовать о том, что <нервы не выдержали>, поскольку открытого
нарушения условий договора о ненападении со стороны рейха не было.
Понимая, что Гитлер рано или поздно нападет на его родину, Штирлиц тем не
менее отдавал себе отчет в том, что всякое <поздно>, всякая, даже самая
минимальная, оттяжка конфликта на руку Советскому Союзу. Это была аксиома,
ибо успех в будущей войне во многом складывался из цифр, которые печатали
статистические ведомства в Москве и Берлине, сообщая данные выполнения
планов - выплавку стали, чугуна, добычу нефти и угля, - эти сухие цифры и
определяли будущего победителя, а они, цифры эти, пока были в пользу
Германии, а не Союза. Но Штирлиц понимал, что резервы его страны
неизмеримо больше резервов рейха, а исход будущей битвы в конечном итоге
определяли резервы. Штирлица не пугало то, что вся Европа сейчас была под
контролем Берлина. Это только на первый взгляд было страшно. Если не
поддаваться первичному чувству и заставить себя неторопливо, как бы со
стороны анализировать ситуацию, то вывод напрашивался сам собой:
конгломерат народов, отвергавших идеи национал-социализма, сражавшихся - в
меру своих сил - против вермахта, будучи оккупированными, чем дальше, тем
активнее станет оказывать сопротивление немцам; сначала, видимо, пассивно,
но потом - Штирлиц не сомневался в этом - все более активно, то есть с
оружием в руках. Значит, Гитлеру придется удерживать свои резервы с
помощью армии; значит, считал Штирлиц, тылы рейха будут зыбкими,
ненадежными, враждебными духу и практике нацизма.
Он все это понимал умом, заставляя себя анализировать ситуацию,
проверяя и перепроверяя свои посылы, дискутируя сам с собой, но когда хоть
на минуту душа его выходила из-под контроля разума, как сейчас, когда он
снова увидел эту проклятую коричневую карту и маленькую точечку Москвы на
белой пустыне России, становилось ему страшно, и пропадали все звуки
окрест, и слышал он только свой немой вопрос, обращенный не к себе, нет,
обращенный к дому, к своим: <Ну что же вы там?! Делайте же хоть
что-нибудь! Понимаете ли вы, что война вот-вот начнется?! Готовитесь ли вы
к ней?! Ждете ли вы ее?! Или верите тишине на наших границах?!>
(с) Юлиан Семенов. Альтернатива (Весна 1941)
...
-
-
29.04.2017 в 00:40-
-
29.04.2017 в 00:46В смысле?
-
-
29.04.2017 в 00:51-
-
29.04.2017 в 00:55В смысле - подтасовал? Это писатель, он всего лишь пишет. Подтасовывают другие.
-
-
29.04.2017 в 14:42проёбахпросчётах руководства нельзя приписывать Штирлицу времён Балканской компании.-
-
29.04.2017 в 15:04Отчего ж нельзя? Штирлиц - литперсонаж, он мог и в будущее смотреть