То, что я услышала сразу вслед за этим, из уст образованной пишущей женщины, знавшей наизусть бесчисленное количество классики, сыгранной или отсмотренной на самых престижных подмостках, поразило меня гораздо больше, нежели вся та муть, которую мне довелось выслушать о моей стране за почти тридцать лет моего проживания во Франции (просто для сравнения: у меня были случаи, когда меня спрашивали, не на Кавказе ли находится Москва, или почему в России бродячих животных помещают в специальные «лагеря» во избежание страшных эпидемий...)

– Вы, русские, не можете понять, что такое настоящий трагизм, – сказала актриса, и я замерла в предвкушении. – Вы не настолько пострадали в этой войне.

Я приободрилась.

– Вы не знаете, что такое жить в страхе, когда у вас немцами оккупирована половина страны. Сидеть без масла, неделями. Закладывать в ломбард собственные часы. Не иметь возможности поехать в Париж, навестить родителей, потому что у вас нет пропуска, а в Париже немцы...

– Так вы всё военное время жили в «свободной зоне»?..

– Да, в Марселе. И если бы вы могли знать, что мы пережили, вы бы не позволили себе упрекать мой роман в «чрезмерном трагизме». Просто вы слишком мало пострадали от этой войны...

Помню, я некоторое время молча смотрела на неё, не зная, как мне быть. Стоит ли зайти с конца или с начала и стоит ли «заходить» вообще.

Я всё никак не могла поверить, что она говорит всерьёз. До сих пор у меня не было впечатления, что в её познаниях общего плана так всё запущено.

Я лихорадочно соображала, что делать, и боролась с искушением осрамить её правдой-маткой, прислушиваясь краем уха к увещеваниям моей раздражённой интуиции пожалеть несчастную старушку.

И всё-таки вредность взяла своё.

Я спросила, знает ли она, что такое блокада Ленинграда, Курская битва, Сталинград. Она слышала только последнее название и в несколько неожиданной связи:

– Кажется, там вас и освободили американцы?..

Мне не следовало продолжать, но я спросила, знает ли она, сколько русских погибло в этой войне. Она не знала. Я назвала известную цифру. Она пожала плечами и сказала:

– Но ведь у вас эти люди погибли в репрессиях и в ГУЛАГах, война ни при чём!»

Здесь я стала терять терпение и позволила себе откровенно грубый вопрос: где она учила историю и кто ей преподавал.
Глаза у актрисы из оловянных сделались чугунными, и голос тоже потемнел. Она призналась, что историю не учила вообще. Нигде. Так уж сложилось. В то время, когда она пробивалась в профессию, особенно не спрашивали дипломов. А по сeмейным обстоятельствам ей многое пришлось освоить вместо классического обучения. Поэтому все представления у неё свои собственные, накопленные вместе с жизненным опытом, там и сям.
И если историю специально нигде не учить, а «представления» собирать, как подножный корм, по случаю и везению, то получается вот так, живенько и свободно.
Главное, я ей ещё что-то долго говорила, уже хорошо понимая, что одной беседой такой бреши не заделать и пропасти не заткнуть, а она меня недоверчиво слушала, время от времени выдавая своё раздражение злобными взглядами, пробивавшимися сквозь профессиональный лоск.
Расстались мы на фразе:

– Мон Дьё, как вы, русские, любите всё испортить своей огромностью! Своими бесконечными степями и бесконечными трагедиями! Послушать вас, так у вас всегда всего больше – и жертв, и территорий, и ужасов на душу населения. Другие тоже страдали! Просто страдали по-другому...

Целиком



АПД:
10.05.2018 в 12:39
Пишет  Neuro Nougami:

Максим Кононенко на линии
Национальная память — материя весьма деликатная. И обращаться с ней надо бережно. Если пытаться изготовить искусственную национальную память с помощью учрежденных правительством институтов, как это делают в некоторых странах Восточной Европы, то в общем случае вместо нации получится деморализованное полуобщество. Из которого то тут то там то и дело будут вылезать демоны нацизма и сегрегации. Впрочем, если оставить национальную память совсем без присмотра, то получится тоже не очень. Демоны, может быть, вылезут не столь кровожадные. Но все равно демоны.

Вот, скажем, институт общественного мнения YouGov провел международный опрос с целью узнать: кого жители тех или иных стран считают победителями Германии во Второй мировой войне. И внезапно выяснилось, что англичане считают победителями… правильно, себя, любимых. 50% жителей Великобритании считают, что это они спасли мир от ужасов нацизма.

А вот 56% французов считают победителями… нет, не себя, слава богу, а Соединенные Штаты Америки. Примерно так же думают и сами американцы: 47% из них уверены в том, что это они победили нацизм. Впрочем, это еще не самое удивительное. Самое удивительное состоит в том, как думают сами побежденные. То есть — немцы. Так вот, всего 22% немцев знают, что их победил Советский Союз. А 34% немцев считают, что их победили Соединенные Штаты Америки.

Еще раз, если кто-то не понял: немцев, которые считают, что их победили американцы, БОЛЬШЕ, чем немцев, которые знают, что их победили русские. ©

URL записи

«В школе, где я учился, нам говорили, что Германию от фашизма освободили американцы, а СССР вместе с Гитлером начал Вторую мировую», — признался в интервью «АиФ» известный немецкий политолог Александр Рар